– Не понимаю... В чём разница?
– Одно можно вспоминать, но нельзя вернуть. Другое — можно вернуть, но нельзя вспоминать.
А чего? Норвежцы многие крестились. Я тоже, например, крестился. Три раза. Зачем ссориться с местными жителями из–за таких пустяков? Не воевать же с ними. Асы асами, а Христос Христом. Сами промеж себя как–нибудь разберутся, а мне жить как–то надо.
читать дальше
– А чем тебе не нравится христианский бог? – спросил вдруг Арне.
– Не знаю. Как-то он мне не по душе. На словах-то, вроде, добрый, а по делам – все норовит прибить кого-нибудь. И все ученики его такие же. И нет бы чтоб в открытую, как исстари, а как змеи – исподтишка всех остальных друг против друга растравляют, чтоб никто не догадался. А сами в стороне. И жертвы булками приносят. А еще детей купают в ледяной воде.
– Так ведь грех же первородный...
– А нефиг было яблоки таскать!
– Я понял, в чем твоя беда, – торжественно сказал викинг во время одной такой остановки. – Ты слишком много думаешь.
– Вот как? – Жуга остановился перевести дух и рассмеялся. – Да... Не знал, что все так просто. А с чего ты это взял?
– Зря смеешься. Не зря же в Изречениях Высокого об этом сказано:
Человек неразумный
ночами не спит
себя мыслями мучит.
Утро приходит –
усталым встает,
а заботы все те же.
– Ну что, узнаешь себя?
"А ведь пожалуй он прав, – подумал травник, глядя на широкоплечую фигуру викинга. – Уж если кому–то сейчас и спокойно, так это ему. Он не тревожится, не мечется, а просто делает то, что считает нужным. Мне бы так... Нет, в самом деле, это он играет за ладью, а не его корабль, так же, как и Хальгрим играл за ладью черных. Странно. Я как–то не задумывался над тем, как нам с ним повезло."
– Эй, ты о чем опять задумался? – тем временем снова окликнул его варяг.
– Так, – уклончиво ответил тот. – О хорошем. О плохом. О том, что с нами происходит.
– И чего больше?
– Что? – не понял тот.
– Чего больше, спрашиваю? Хорошего или плохого?
Жуга вздохнул.
– Плохого больше. Мы идем в никуда. Переходим реку и сжигаем мост. Вспахиваем поле и бросаем нашу мертвую лошадь на земле. Ума не приложу, чем все это может кончиться.
Яльмар некоторое время размышлял на ходу, кивая головой.
– Не бери в голову, – сказал он наконец. – Это всегда так бывает, особенно под конец. А счастливых концов все равно не бывает.
– Почему?
– Потому что концов не бывает вообще. Вообще ничего никогда не кончается. Кончится одна дорога, начнется другая. А если уж встать на нее и идти, так вперед. И как бы плохо ни было в пути, помни, что всегда есть тот, кому сейчас еще хуже.
Травник фыркнул.
– Это значит только то, что есть кто–то, кому хуже всех!
– Ха! Если б он такой был только один! Кто скажет, кто знает, сколько народу открывает последние двери каждое мгновение? Вот им, наверное, на самом деле плохо.
– Но ведь и мы когда–нибудь окажемся на их месте.
– Да, – вздохнул варяг. – Ты прав, зашиби меня Мьельнир, тысячу раз прав. Но зато тогда ты точно можешь быть уверен, что хуже уже не будет!
– Ты никогда не спрашивал себя, почему боги так редко спускаются на землю?
Травник с подозрением наклонил голову набок.
– Что ты хочешь сказать? – спросил он.
– Я говорю, что боги редко появляются на людях. Ты вспомни все истории, что знаешь, или хотя бы попробуй вспомнить. Хотя бы тот же Локи, или Христос, или хиндусский Кр'шна. Богов, которые рискуют задержаться на земле, обычно убивают очень быстро. Ты не обращал внимания? Потом тому придумывают сотни оправданий – приписывают их гибель то коварству или зависти других богов, то их же собственному милосердию и жертвенности, но убивают их так или иначе. Легко вершить чужие судьбы, легко двигать фигурки на доске. А вот легко ли самому стать фигуркой? Так и так выходит, что не очень–то легко. Потому что ихнее «там» и наше «тут» – это совсем не одно и то же. Им – их мир, нам – наш. А после нас ещё и заставляют в них верить.
– Я не понимаю, к чему ты клонишь. Если я – не я, а только Он, который стал… – Жуга прошёлся пятернёй по волосам и помахал рукою в воздухе, как будто стряхивая с пальцев невидимую воду. – А впрочем, что я говорю… Не думаешь же ты в самом деле, что на поляне у менгира Локи бился сам с собой? И моя победа на самом деле – его победа?
<...>
– Non sequitur, – сказал он, – что означает – «не логично». Твои выводы опережают предпосылки. А потому возьмём другой вопрос. Точней, поставим его по–другому. Шире, что ли… Куда уходят боги?
– Куда… уходят? – повторил, не понимая, травник.
– Да. Рагнарёк. Армагеддон. Дагор Дагоррат. Кразилек. Допустим, это всё не выдумки церковников. Тогда кто–то в этих битвах должен побеждать. Куда исчезли греческие боги? Куда уходят боги викингов? И вообще, можно ли достичь чего–то и остановиться, ни о чём не думать и ничего не хотеть? Наш мир – всего лишь первая ступень. Ну, может быть, не первая. Вторая. Третья. Двадцать пятая. Но точно – не последняя. Пройдя её, они уходят. Дальше. Далеко. Уходят, оставляя в памяти легенды и сказания, уходят, чтоб освободить площадку для других. Освободить игральную доску для новых игроков. И остаются только те, кто уйти не в силах. Те, кто погиб. Те, кто низвергнут в бездну, словно падший ангел. Те, кто прикован на скале, как Локи. Ты думаешь, им неохота вырваться? Они прикованы совсем не в том смысле, какой мы вкладываем в это слово: приковать. В пределах мира все они свободны. Вот только этот мир – мир детства, больше им неинтересен, как неинтересны для тебя рожок и погремушки. И если появляется возможность вырваться и стать другим, уйти и обмануть ловушку, то это шанс для них. Ты – этот шанс, точнее, ты им был. Но ты им оказался не по силам.
– Ты хочешь сказать…
– Ты – это ты. Случайная «подставка». Волшебник четырёх кровей, неловко окропивший кровью старый жертвенник, а вовсе никакой не Локи, и уж конечно же не дьявол. Ты – запертая дверь, корабль на якоре, и если те не подберут ключа и не поднимут якорь, ты останешься, кем был – останешься собой. Я думала, что ты давно всё понял сам. В конце концов, Единорог ведь ясно говорил тебе об этом.
– Но если это так, – проговорил задумчиво Жуга, – то это немногим лучше всего того, о чём я говорил.
– Не скажи, – покачал головою Хансен. – Корабль ведь может плыть и сам по себе. И уж в любом случае останется при этом кораблём. Улавливаешь суть?
<...>
– А как же сами боги? – наконец прервал молчание Жуга. – Ведь если так, то что же я… То что же мы тогда для них? Зачем? Разве важны их заветы, если жизнь идёт совсем по другим законам? Тогда выходит, никакого смысла нет, и в жизни, и в любви…
– Во всём есть смысл, Жуга. Во всём. Любовь без дел мертва. Сам посуди: стоит ли верить в перемены к лучшему, если ради них ты не пошевелил и пальцем? И даже если бога нет, это ничего не меняет: когда ты творишь божье дело, ты сам есть бог, когда диавольское – диавол. Выбирай.
– А если – человеческое? – усмехнулся травник. – Кто я тогда? Ага, молчишь! Неплохо бы сначала разобраться, что есть что, а уж потом других учить.
– Так люди ведь всю жизнь одним только этим и занимаются, что пытаются отличить одно от другого, – снисходительно пояснил Хансен и зевнул до хруста в челюстях. – Только у них не всегда получается. Вот и пытаются учиться… у других. Знаешь, что, давай–ка спать. От лишних мыслей только мусор в голове. Спокойной ночи.
– Быть или не быть, – задумчиво проговорил дракон. – Да, это вопрос… Нет, умереть не страшно. Умереть – уснуть. И тоже видеть сны, быть может. Сны о великой, нескончаемой игре, где только вечность – правила… Драконы – существа вне мира и вне времени. Что время для того, кто может жить века? Я много странствовал, я был в таких мирах, которых вам не увидеть никогда. Я знаю тех, кто сотворил мир и ушёл. Я видел тех, кто уходил потом. И я смотрел им вслед и думал, что когда–нибудь и я уйду за ними вслед. Нет, бард, я не боюсь смерти. Умереть – значит уйти и стать легендой.
– А бог? – растерянно спросил Вильям. – А как же бог?
– А бога я не видел.
Смерть... Смерть приходит к человеку в образе самого желанного, самого красивого существа в мире, ибо, как иначе объяснить, что люди следуют за ней, когда она приходит, а некоторые вовсе – ждут её? Младенцу она является как мать, подростку – словно лучший друг, супруги, жившие вместе долго и счастливо, часто приходят один за другим. Не потому ли самые прекрасные видения приходят к нам во сне, ведь что такое сон, как не младший брат смерти?
И кто знает, может, весь этот мир – всего лишь сон какого–нибудь старого усталого дракона?
"Драконовы сны"